Меридон - Страница 3

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

– Не смей звать меня недоумком, дочка, – сказал он, поворачиваясь ко мне.

Кнут был все еще у него в руках.

– Скажешь еще хоть слово, и получишь такую порку, что вовек не забудешь. Я от тебя сегодня и так изрядно вытерпел. А теперь садись на лошадь – и на этот раз удержись.

Я взглянула на него с откровенной наглостью, которая, я знала, так его бесит. Убрала с лица свои медно-рыжие волосы и уставилась зелеными глазами, непроницаемыми, как у кошки. Я увидела, как рука его сжала кнут, и улыбнулась, наслаждаясь своей властью; даже если она продлится лишь одно это утро.

– И кто тогда на ней поедет? – с издевкой спросила я. – Что-то я не видела, чтобы ты садился на необъезженную лошадь. А Займа и на осла не заберется, если к нему лестницу не приставить. Никто, кроме меня, на эту лошадь сесть не может. А я нынче утром не в настроении. Займусь этим позже, днем.

С этими словами я повернулась и пошла прочь, покачивая бедрами. Я старалась, как могла, подражать томной походочке своей мачехи. В исполнении тощей пятнадцатилетней девчонки в юбке, не прикрывавшей лодыжек, вышло не больно-то чувственно. Но папа так явственно увидел в этом вызов, что издал яростный рев, бросил повод лошади и рванулся за мной.

Он развернул меня и тряс, пока волосы не закрыли мне лицо, так что я едва видела его красную разъяренную рожу.

– Будешь делать, что я велю, а не то вышвырну тебя вон! – выкрикнул он в ярости. – Будешь слушаться, а то выдеру тебя, едва продам лошадь. И запомни: завтра вечером я тебе всыплю с той же радостью, что и нынче. Я тебе ничего не забуду.

Я тряхнула головой, чтобы откинуть волосы и прийти в себя. Мне было всего пятнадцать, я не могла противостоять па, когда он начал мне угрожать. Плечи мои опустились, с лица пропала заносчивость. Я знала, что он припомнит мне этот вызов, если я сейчас не сдамся. Знала, что он будет меня бить – не только когда продаст лошадь, но и каждый раз, как вспомнит о случившемся.

– Ладно, – угрюмо сказала я. – Ладно. Я на нее сяду.

Вместе мы окружили лошадку на краю поля, и на этот раз па крепче держал повод, когда я забралась ей на спину. Я просидела чуть дольше, но она снова меня сбросила. Потом снова. Когда вернулась Дэнди, улыбавшаяся загадочной улыбочкой и помахивавшая тушкой кролика, украденного из чьих-то силков, я лежала на своей койке, покрытая синяками, и голова моя гудела от боли после многих падений.

Она принесла мне миску тушеной крольчатины, прямо в постель.

– Выходи, – позвала она. – Он мирный, он пьет. И Займе пива принес, так что она тоже мирная. Выходи, сходим на реку, искупаемся. Помогает от ушибов.

– Нет, – обиженно ответила я. – Я спать буду. Не хочу выходить, мне плевать, злой он или добрый. Ненавижу его. Хоть бы он умер. И дура Займа с ним. Я остаюсь тут и буду спать.

Дэнди потянулась, чтобы достать до верхней койки, и потерлась носом о мою щеку.

– Сильно болит? – нежно спросила она.

– И снаружи, и внутри, – тихо ответила я. – Хоть бы он сдох. Сама его убью, когда вырасту.

Дэнди погладила мой лоб прохладной грязной рукой.

– А я тебе помогу, – сказала она со смешком. – Тут семья Ференцев, они идут на реку купаться. Пойдем, Меридон!

Я вздохнула.

– Не могу, – ответила я. – Мне слишком больно, и я слишком зла. Побудь со мной, Дэнди.

Она мазнула губами по ссадине на моем лбу.

– Нет, – с улыбкой сказала она. – Пойду с парнями Ференцев. Вернусь, как стемнеет.

Я кивнула. Если Дэнди хотела гулять, удержать ее было нельзя.

– Тебе завтра надо будет в седло? – спросила она.

– Да, – сказала я. – И послезавтра. Фермер приедет за лошадью в воскресенье. Ее к тому времени нужно объездить. Но не завидую я фермерской дочке!

Я увидела, как в полумраке фургона блеснули белые зубы Дэнди.

– Такая скверная лошадь? – спросила она с беззаботным весельем в голосе.

– Настоящая свинья, – просто ответила я. – Я-то на ней удержусь, а вот юная мисс День Рождения, скорее всего, сломает шею, когда попробует прокатиться.

Мы презрительно захихикали.

– Не перечь ему завтра, – велела мне Дэнди. – Он от этого только злится. Тебе его не победить.

– Знаю, – вяло отозвалась я. – Знаю, что не победить. Но я не могу быть тихоней, как ты. Я даже убегать, как ты, не могу. Никогда не умела. Как только сумею, сбегу. Как только пойму, куда идти, ни минуты не останусь.

– И я с тобой, – повторила Дэнди давным-давно данное обещание. – Но завтра его не дразни. Он сказал, что тебя отлупит, если будешь упрямиться.

– Постараюсь, – сказала я без особой надежды и протянула Дэнди пустую миску.

Потом отвернулась от нее, от полутьмы фургона и от сумеречного света в дверях. Отвернулась к скругленной стене сбоку от своей койки и подгребла под щеку вонючую подушку. Зажмурилась, загадала желание: быть не здесь. Уйти от боли в теле, от страха и тоски в уме. От отвращения к отцу и ненависти к Займе. От беспомощной, бессильной любви к Дэнди и собственного безнадежного, нищенского существования.

Я зажмурилась и представила себя медноволосой дочерью сквайра, владельца Дола. Представила деревья, отраженные водой ручья, где водится форель. Дом, нежные сливочные розы в саду возле дома. Уплывая в сон, я вызвала в уме видение столовой, где плясал в камине огонь и отражались в большом столе красного дерева острые язычки свечей, а слуги в ливреях вносили все новые и новые блюда. Мое вечно голодное тело корчилось при мысли обо всех этих богатых нежных яствах.

Но, засыпая, я улыбалась.

Наутро па был не так плох с перепоя, поэтому ловчее хватал лошадку за повод и держал крепче. Мне удавалось просидеть в седле подольше, а падая, я, по меньшей мере, дважды приземлялась на ноги, соскальзывая с лошади то с одной стороны, то с другой, чтобы избежать чудовищного, выворачивающего душу падения спиной на землю.